Проснувшись однажды в сплошном Крымнаше, наиболее сохранная часть нашего общества оказалась перед неприятнейшим вопросом – «Что делать?».


То есть в смысле личного деланья вопрос этот хотя и чрезвычайно неприятный, но для большинства вполне риторический. Ответ известен – «Валить!». Эмиграция. Не внешняя, так внутренняя. Дело не новое, и технология его хорошо известна – создана еще отцами и дедами. Мой дом – моя крепость. Книги вместо телевизора. Узкий круг единомышленников для кухонного времяпрепровождения. Ну, и, естественно, по минимуму разговоров о политике за пределами этого круга. Чтоб не портить нервную систему.


В общем, всё, как в брежневские времена: кто жил тогда – помнит, кому не посчастливилось – знает по рассказам. С одним, впрочем, отличием – процент сохранных сегодня поменьше, много поменьше: то там, то здесь открываются старые знакомые предпенсионного и пенсионного возраста, которые в советские времена были абсолютно, ну просто-таки абсолютно нормальными, но которых крымнашимия не пощадила. Пусть и не в шубообразной, а всего лишь в вялотекущей форме, но болезнь эту они подхватили. Несмотря на, казалось бы, стойкий иммунитет. Впрочем, я сейчас не о них. А о людях с более устойчивой психикой, с более крепким нравственным стержнем и с более развитым эстетическим чувством.


Для этих людей вопрос «Что делать мне лично?» не вызывает затруднений. Но за этим личным вопросом, хочешь ты того или не хочешь, возникает вопрос другой: «Что делать нам вместе?». Что делать всему обществу? И вот тут-то как раз затруднения и начинаются.


Вопрос этот, конечно, в отличие от первого, куда как более теоретический. Просто потому, что делателей как таковых в сегодняшнем обществе катастрофически мало. Да это и понятно – возможностей для деланья оставлено мало, и само деланье стало занятием весьма небезопасным. И становится всё небезопасней.


Но «теоретический» не значит «бессмысленый». В конце концов, любое осмысленное деланье начинается с определения того, а что, собственно, нужно делать. Так что теоретизировать здесь и можно, и нужно. Но тут мы сталкиваемся с другой проблемой – с проблемой, что мы, такие умные, оказывается и теоретизировать на эту тему не можем.


Нет, мы способны продвинуться чуть дальше, чем «Бриан – это голова, а Чемберлену я бы в рот палец не положил». И даже – чуть дальше размышлений о трагедии русского либерализма и роли интеллигенции в революции. Но только – совсем чуть-чуть. Туда, где можно предложить собеседнику почитать Ленина, который давно все объяснил, что и как надо делать с ненавистными режимами. А затем, догадавшись, что Ленин тут ни при чем, предаться фантазиям в духе «заграница нам поможет» и «я дам вам парабеллум». В кого стрелять из этого парабеллума, а главное – зачем, оказывается уже за пределами наших аналитических способностей.


В таком состоянии мы представляем собой просто подарок для власти, и я плохо понимаю, зачем она тратит силы на недопуск передовых наших отрядов на выборы в горсоветы. Догадываюсь, что кто-то таким образом просто осваивает бюджеты, выделенные на борьбу с внутренним врагом: врага хоть и нет, но деньги-то выделены, вот и надо их освоить. И отчитаться. Чтобы финансирование не урезали. Тоже все в той же старой традиции.


А о чем тут думать? Какие тут вообще есть варианты? Либо побеждать власть на выборах, либо – на улице. Ну, либо ждать пока ее победит Обама (вариант более реалистичный – сама рухнет). Такой вот репертуар ответов. И ответов правильных. Только – на неправильный вопрос.


Вопрос «Как валить власть?» – вопрос хотя и естественный, и заполонивший всё, если так можно выразиться, интеллектуальное пространство оппозиции, но сам по себе вопрос совершенно бессмысленный. И не потому, что власть у нас вечная и не обрушиваемая. А потому, что ее обрушение само по себе жизнь нам не улучшит, или, точнее, улучшит крайне незначительно в одних отношениях, ухудшив (возможно, и более значительно) в других.


Не «Как свалить?» (я говорю о власти) – правильный вопрос, а «Что на месте разваленного построить?». Но именно этим вопросом никто из оппозиционно настроенной публики себя не утверждает. «Учредительное собрание», «сменяемость власти», «независимые суды» и еще несколько мемов создают для нас иллюзию решенности очень сложной задачи, обнаруживая одновременно нашу полную неготовность принять на себя ответственность за руководство страной. И люди, которых мы называем, то населением, то электоратом, в своей массе эту нашу неготовность если не понимают – понимать они совсем ничего не могут, еще хуже нас – но чувстуют вполне ясно.


«А что – эти лучше?» уже заготовлено у моего оппонента. Нет, эти не лучше. Может, даже и хуже. Но не настолько хуже, чтобы менять этих на нас. Так чувствует обыватель. Так подсказывает ему его обывательский внутренний голос, его здравый смысл. И возразить на это внутреннему голосу обывателя нам не очень есть что.


Наша сильная сторона – неприятие того, чего принять без подлости не можно. Но рядом с этой сильной зияет наша слабейшая сторона – фрагментарные, наивные и не слишком привлекательные представления об альтернативе. Как надо, мы не только не знаем, но и не очень хотим знать. Помня Галича, мы просто боимся «я знаю, как надо». И даже думать об этом боимся. И поэтому дальше «весь мир насилья мы разрушим» фантазии наши не идут.


В результате мы АБСОЛЮТНО беспомощны. Бессильны.


Силы нам могла бы дать большая идея, резонирующая с душенастроением народа. Но такой идеи у нас нет. И хуже того – такой идеи мы боимся. А те осколки большой идеи, которые у нас есть, многих людей к нам не привлекут. Особенно, когда психотравма от неудач либеральных реформ 90-х свежее и оттого острее, чем психотравма от бед коммунистического строительства.


Отсюда и ответ на сакральный вопрос «Что делать?». Меняться. Меняться самим. Умнеть. И формировать программу позитивных изменений страны.


И никаких парабеллумов и заграниц.

 Александр Зеличенко. Блог Эхо Москвы.